Я встречал то утро, кочуя по ящикам и полкам. Дольше всего я пробыл на открытом стеллаже, где встретил и узнал, (в кои веки сразу узнал!) тот самый ветер с иными дорогами. Он стоял на другой полке, непрозрачный для меня, развернувшийся к миру аляповатой вишенкой на эмалированном боку. Он стоял далеко, но я не мог сдвинуться с места сам, не мог дотянуться до него и наконец потрогать. Его унесли прочь – я не мог последовать за ним.
Так нечестно, думал я. Могу узнавать и вспоминать, только когда не могу двигаться.
– Именно, – сказала подошедшая тогда к моей полке старуха. Я узнал её неспящие глаза: вот уж кто может говорить со мной, будь я хоть хрустальным, хоть пернатым. – Именно так! А ты хотел бы, чтобы было иначе?
О да!
Старуха ледяной рукой переставила меня ближе к краю полки – так, что меня стало проще достать, чем любые другие рюмки.
Она ушла, и в тот вечер меня вновь сняли с полки совсем другие руки – жаркие и живые. Они унесли меня, они наполняли меня напитком – холодным, но буйным и бешеным; они подносили меня к губам, и губы эти становились всё жарче: они были тем, ради чего я становился чашей! Руки отставляли меня в сторону, я звенел от желания самому потянуться к губам, назад – но именно этого я сделать не мог. А руки и губы отвлекались, они забывали про меня, мой звон тонул в человеческих голосах.
Ну вернитесь, ну дайте же мне вас потрогать ещё раз!
Люди вновь приблизились, но как-то резко; они не взяли меня в руки, они были заняты. Вместо этого локоть походя смахнул меня со стола, и я с силой влетел в металлическую гармошку батареи.
Бдзынь!
Я совершенно не умел быть осколками, я не мог собрать из них себя. Я запутался. Раз кусок стекла, два кусок стекла, вот батарея, вот столик, вот почти пустая бутылка… всё не то! Ярким, страстным, притягательным было совсем другое: человек, сжимавший в руках другого человека, обрывающий с него одежду. Второй отбивался и пытался оттолкнуть, но был настолько слабее, что первый вполне мог этой помехой пренебречь… нет, это точно не я.
Я тянулся и пытался слиться с тем, кто был жив и силён, кто сам держал другого в руках: я так не хотел больше быть вещью, я выбрал, кем я хочу быть! Пусти же! Но он был полон себя, и ещё напитка, буйного и бешеного. В этом теле не было лишнего места, я снова оказывался ветром по имени Гвиннайд. Что мне было делать с этим обликом и с этим именем?
Куда ты ведёшь меня этой ночью, неспящая старуха? Я шарахаюсь меж трав и зверей, я тянусь ко всему, что дышит жизнью и страстью – и мне совершенно безразличен сейчас любой другой ветер.